Неточные совпадения
И много уже показал боярской богатырской удали: двух запорожцев разрубил надвое; Федора Коржа, доброго козака,
опрокинул вместе с конем, выстрелил по коню и козака достал из-за коня копьем; многим отнес
головы и руки и повалил козака Кобиту, вогнавши ему пулю в висок.
Посмотрев в лицо Самгина тяжелым стесняющим взглядом мутноватых глаз неопределимого цвета, он взмахнул
головой,
опрокинул коньяк в рот и, сунув за щеку кусок сахара, болезненно наморщил толстый нос. Бесцеремонность Пальцева, его небрежная речь, безучастный взгляд мутных глаз — все это очень возбуждало любопытство Самгина; слушая скучный голос, он определял...
У окна сидел и курил человек в поддевке, шелковой шапочке на
голове, седая борода его дымилась, выпуклыми глазами он смотрел на человека против него, у этого человека лицо напоминает благородную морду датского дога — нижняя часть слишком высунулась вперед, а лоб
опрокинут к затылку, рядом с ним дремали еще двое, один безмолвно, другой — чмокая с сожалением и сердито.
— Игнаша, герой! Неужто сдашь, и-эхх! — и, подбежав к Макарову, боднул его в бок
головою, схватил за ворот, но доктор оторвал его от себя и
опрокинул пинком ноги. Тот закричал...
— Владимир, не скандаль! — густо и тоном приказания сказала Алина, дернув его за рукав. — На тебя смотрят… Сядь! Пей! Выпьем, Климуша, за его здоровье! Ох, как поет! — медленно проговорила она, закрыв глаза, качая
головой. — Спеть бы так, один раз и… — Вздрогнув, она
опрокинула рюмку в рот.
И вдруг с черного неба
опрокинули огромную чашу густейшего медного звука, нелепо лопнуло что-то, как будто выстрел пушки, тишина взорвалась, во тьму влился свет, и стало видно улыбки радости, сияющие глаза, весь Кремль вспыхнул яркими огнями, торжественно и бурно поплыл над Москвой колокольный звон, а над толпой птицами затрепетали, крестясь, тысячи рук, на паперть собора вышло золотое духовенство, человек с горящей разноцветно
головой осенил людей огненным крестом, и тысячеустый голос густо, потрясающе и убежденно — трижды сказал...
Для вящей убедительности на виньетке были изображены три
голых человека изрядного телосложения, из коих один стоял под душем, другой сидел в ванне, а третий с видимым наслаждением
опрокидывал себе в глотку огромную кружку воды…
Я, с полатей, стал бросать в них подушки, одеяла, сапоги с печи, но разъяренный дед не замечал этого, бабушка же свалилась на пол, он бил
голову ее ногами, наконец споткнулся и упал,
опрокинув ведро с водой. Вскочил, отплевываясь и фыркая, дико оглянулся и убежал к себе, на чердак; бабушка поднялась, охая, села на скамью, стала разбирать спутанные волосы. Я соскочил с полатей, она сказала мне сердито...
— Это я видел! — угрюмо сказал хохол. — Отравили людей! Когда они поднимутся — они будут все
опрокидывать подряд! Им нужно
голую землю, — и они оголят ее, все сорвут!
Лицо станового дрогнуло, он затопал ногами и, ругаясь, бросился на Рыбина. Тупо хлястнул удар, Михаило покачнулся, взмахнул рукой, но вторым ударом становой
опрокинул его на землю и, прыгая вокруг, с ревом начал бить ногами в грудь, бока, в
голову Рыбина.
Личнику Евгению Ситанову удалось ошеломить взбесившегося буяна ударом табурета по
голове. Казак сел на пол, его тотчас
опрокинули и связали полотенцами, он стал грызть и рвать их зубами зверя. Тогда взбесился Евгений — вскочил на стол и, прижав локти к бокам, приготовился прыгнуть на казака; высокий, жилистый, он неизбежно раздавил бы своим прыжком грудную клетку Капендюхина, но в эту минуту около него появился Ларионыч в пальто и шапке, погрозил пальцем Ситанову и сказал мастерам, тихо и деловито...
Он наскочил на меня, ударил
головой в грудь,
опрокинул, уселся верхом на меня и закричал...
Робенок тоже хохотал, хлопая себя по бедрам, и они долго поджаривали меня в горячей грязи, — это было мучительно! Но пока они занимались этим, Наталья ушла, а я, не стерпев, наконец, ударил
головою в грудь Робенка,
опрокинул его и убежал.
Павлюкан отобедал один. Он собрал ложки и хлеб в плетенный из лыка дорожный кошель,
опрокинул на свежую траву котел и, залив водой костерчик, забрался под телегу и немедленно последовал примеру протопопа. Лошади отца Савелия тоже недолго стучали своими челюстями; и они одна за другою скоро утихли, уронили
головы и задремали.
Большая
голова Савки бессильно поникла, красные пальцы ползали по столу,
опрокидывая чашки и рюмки, он густо смеялся, чмокал и бормотал...
Поздно. Справа и сзади обрушились городские с пожарным Севачевым и лучшими бойцами во главе; пожарный низенький,
голова у него вросла в плечи, руки короткие, — подняв их на уровень плеч, он страшно быстро суёт кулаками в животы и груди людей и
опрокидывает, расталкивает, перешибает их надвое. Они изгибаются, охая, приседают и ложатся под ноги ему, точно брёвна срубленные.
Но отец тотчас схватил собачий дом,
опрокинул его и стал вытряхать горящую солому, под ногами у него сверкали жёлтые цветки, они горели у морды собаки, вспыхивали на её боках; отец весь курился серым дымом, фыркал и орал, мотая
головою из стороны в сторону.
Он сидел на стуле, понимая лишь одно: уходит! Когда она вырвалась из его рук — вместе со своим телом она лишила его дерзости и силы, он сразу понял, что всё кончилось, никогда не взять ему эту женщину. Сидел, качался, крепко сжимая руками отяжелевшую
голову, видел её взволнованное, розовое лицо и влажный блеск глаз, и казалось ему, что она тает. Она
опрокинула сердце его, как чашу, и выплеснула из него всё, кроме тяжёлого осадка тоски и стыда.
Пробился к нему слободской боец Стрельцов, наклонил
голову, как бык, и
опрокинул пожарного, но тут же сам присел, ушибленный по виску Толоконниковым.
Вот пан взял в руки тот мешок и
опрокинул его над моей
головой.
— Аминь! — возгласил хозяин,
опрокинув осушенный кубок над своей
головою.
Иногда льдины замыкали реку, спирались, громоздились друг на дружку, треск, грохот наполняли окрестность; и вдруг все снова приходило в движение, река вдруг очищалась на целую версту; в этих светлых промежутках показывались шалаш или расшива, подхваченные с боков икрами; страшно перекосившись на сторону, они грозили спихнуть в воду увлеченную вместе с ними собаку, которая то металась как угорелая, то садилась на окраину льдины и, поджав хвост,
опрокинув назад
голову, заливалась отчаянно-протяжным воем.
— Нас, конечно,
опрокинуло. Вот — мы оба в кипящей воде, в пене, которая ослепляет нас, волны бросают наши тела, бьют их о киль барки. Мы еще раньше привязали к банкам всё, что можно было привязать, у нас в руках веревки, мы не оторвемся от нашей барки, пока есть сила, но — держаться на воде трудно. Несколько раз он или я были взброшены на киль и тотчас смыты с него. Самое главное тут в том, что кружится
голова, глохнешь и слепнешь — глаза и уши залиты водой, и очень много глотаешь ее.
Голова у него кружилась, глаза налились кровью, он ничего не видел и лишь чувствовал, что ему уступают, что он одолеет, что вот сейчас он
опрокинет силой своей что-то огромное, заступающее ему путь, —
опрокинет, победит и тогда вздохнет легко и свободно, полный гордой радости.
Осип Иваныч энергично вытер свое вспотевшее румяное лицо бумажным платком, поправил спутавшиеся на
голове редкие русые кудри, закрывавшие на макушке порядочную лысину, и залпом
опрокинул две рюмки водки из графина, который стоял на угловом столике.
Пётр высунулся из окна, загородив его своей широкой спиною, он увидал, что отец, обняв тёщу, прижимает её к стене бани, стараясь
опрокинуть на землю, она, часто взмахивая руками, бьёт его по
голове и, задыхаясь, громко шепчет...
Если он, когда вы просили хлеба, дал камень вам, —
опрокиньте гору на
голову его!
— Нет, — кассир замотал
головой, — и завтра не будет, и послезавтра. Не налезайте, господа, а то вы мне, товарищи, стол
опрокинете.
— Ах ты, братец мой! Вот
голова, так
голова… Пей еще! — предложил он радушно, когда г-н Кругликов положил пустой стакан на блюдечко в знак того, что он доволен, но выпьет еще, если его попросят (
опрокинуть стакан и положить на него огрызок сахару — значило бы отказаться окончательно). — Пей! А что касающее должности, не сомневайся. Определю, будешь доволен. Я, братец, люблю разговорчивых людей. Только уж ты скажи мне, по правде-истине: хмелем зашибаешься?
У него сладко кружилась
голова, сердце буйно затрепетало, он обнимал её всё крепче, целуя открытые горячие губы, сжимая податливое мягкое тело, и
опрокидывал его на землю, но она неожиданно, ловким движением выскользнула из его рук и, оттолкнув, задыхаясь, крикнула подавленно...
Петра Солноворота [Июня 12-го.] — конец весны, начало лету. Своротило солнышко на зиму, красно лето на жары пошло. Останные посевы гречихи покончены, на самых запоздалых капустниках рассада посажена, на последнюю рассадину горшок
опрокинут, дикарь [Гранитный камень. В лесах за Волгой немало таких гранитных валунов.] навален и белый плат разостлан с приговорами: «Уродись ты, капуста,
гола горшком, туга камешком, бела полотняным платком».
Собака бежит дальше. Степка, с серьезными, испуганными глазами, мчится по столу,
опрокидывая склянки, к другому окну и, вытянув
голову, следит за убегающею собакою.
Один растерявшийся квартальный гонит в одну сторону, другой, неведомо зачем, оттирает в другую, городовые валяют шапки с
голов зазевавшихся зрителей и прут на толпу в третий конец; но новые массы, как волны, валят и валят одна за другой, и все вперед, все на огонь, и давят и
опрокидывают все встречное, несутся с ревом через груды вещей и ломают все, что ни попало.
A виновник суматохи, вороненок, страшно испугавшись всего этого шума и кутерьмы, совсем потерял
голову. Он недоумевал с минуту, потом неожиданно встрепенулся и с решительным видом заковылял по скатерти,
опрокидывая по пути чашки и стаканы. Мимоходом попал в сухарницу, выскочил из неё, как ошпаренный, наскочил на лоток с хлебом и, в конце концов, очутился в крынке с молоком, уйдя в нее по самую шею.
Быстрее молнии подняла она обеими руками горшок и, прежде чем Тася успела остановить ее,
опрокинув его себе на
голову, надела на подобие шляпы.
Но те мчались,
опрокидывая повозки. Над крутившимися обозами пронесся отчаянный крик и вдруг оборвался: дышло зарядного ящика на всем скаку ударило в
голову солдата, поддерживавшего на косогоре свою повозку, он с расколотым черепом повалился под колеса. Парк промчался дальше.
Он почувствовал страстные, благоухающие объятия, кровь бросилась ему в
голову; потом вдруг, порывистым, нервным, неожиданным, необъяснимым движением, он был отброшен, чуть не
опрокинут, — отброшен этою прелестною женщиною, которой знойное дыхание он еще чувствовал на своем лице.
5) Подошли ко рву — ни секунды не медля, бросай в него фашинник, спускайся в него и ставь к валу лестницы; охотники стреляй врага по
головам; шибко, скоро, пара за парой лезь! Коротка лестница — штык в вал, лезь по нем другой, третий, товарищ товарища оберегай! Став на вал,
опрокидывай штыком неприятеля и мгновенно стройся за валом.
Накапал ему с полстакана. Поднес Кучерявый к усам: хлебной слезой так в душу и шибануло.
Опрокинул на лоб, корочку черную понюхал, сразу
головой будто выше стал. Барыне сам на мозоль наступил, в бок ее локтем двинул… Песню играть стал, с присвистом ложками себе по тарелке подщелкивает...
Она между тем не поднимала
головы и, по-прежнему
опрокинув ее, напротив, неотводно смотрела на него своими светящимися в полумраке, царившем в гостиной, как у кошки, глазами.
Над лавкой, около которой лежал труп, на стене была перекладина, видимо оставшаяся от полки, на которой стояла серебряная посуда, украденная опричниками, сломавшими и самую полку. С быстротой молодой девушки вскочила старуха на лавку, привязала бывшую у ней в руках веревку с петлей, просунула в последнюю
голову и, быстрым движением
опрокинув лавку, повисла на веревке.
Так же трудно было кормить его, — жадный и нетерпеливый, он не умел рассчитывать своих движений:
опрокидывал чашку, давился и злобно тянулся к волосам скрюченными пальцами. И был отвратителен и страшен его вид: на узеньких, совсем еще детских плечах сидел маленький череп с огромным, неподвижным и широким лицом, как у взрослого. Что-то тревожное и пугающее было в этом диком несоответствии между
головой и телом, и казалось, что ребенок надел зачем-то огромную и страшную маску.